Мир так хрупок и связи непрочны, Чуть надавишь – расколется вмиг. Балом правит король многоточий, Оборвавшихся судеб и книг. Ты гуляешь один спозаранку По привычной тропе через сквер И встречаешь стальную болванку, На которой написано «смерть».
Мальчик-срочник, солдат незнакомый, Выполняя жестокий приказ, По жилому кварталу живому За фугасом пускает фугас. И скрывая дрожащие руки, Неуместную жалость и страх, Жарко шепчет: «Подохните, суки! Поскорее подохните, нах!»
И, подарки его принимая - Так уж выпал пасьянс бытия... Ты поймешь: эта смерть – не чужая, А на деле и вовсе - твоя. Приподнимет, уложит на спину, А потом повернет на бочок, В мягкий дерн, в первородную глину. Баю-баюшки, спи, старичок.
И застынут навеки недвижно, Словно впаяны в клетку двора, Листья кленов и желтая пижма, И сосны золотая кора, И высокие трубы заводов, И текучий, неверный эфир, И нездешней, и страшной свободой На кусочки расколотый мир.
Цепочка остывающих следов
С одними плохо мне. С другими - не могу. Я не в воде и не на берегу. Мой путь лежит вдоль шва водораздела, Не разбираясь, нечет или чëт, Туда, где что-то теплится ещë, Идти, пока в груди не опустело. Пока зведа вечерняя горит, Пока старик привычно мастерит Из пустоты мерцающие души, Я завещаю детям городов Цепочку остывающих следов: Не бог весть что, но это, всë же, лучше, Чем ничего, чем ничего не жаль, Пчелы укуса, шрама от ножа, Следа помады на щеке небритой, И юности, ломающей края, Что ждет удара братского копья. Сократ когда-то тоже был гоплитом. Вопросы вызревают в тишине О верности, о мире и войне, О тех, кто ждал и тех, кто шëл по краю, И кто держал по ветру паруса... Я знаю только то, что вижу сам, Я знаю то, что ничего не знаю. Шагать вперед, покуда хватит сил, По тетиве, по вене, по оси, По грани, наступающего моря, И слушать, как вздымается прибой, Привычно погребая под собой Осколки недосказанных историй.
Младшему другу
Присели за стол. Ну, что там? Давай, рассказывай. Ты точно как я, но только другой, вчерашний. А если по правде, то мы совершенно разные. Порою настолько, что даже бывает страшно. Дело здесь ни в принципах и ни в культурном коде, Эта история не так уж и напрягает. Только кажется мне, что земля, по которой ходим, У меня - одна, а у тебя... вот совсем другая! И этот Арбат, и птицы, и огоньки, И даже официант по имени Джанибек, Как будто нам светят разные маяки, О разном грустит и плачет весенний снег. И если с тобою сейчас замахнем по сто И выдохнем резко до чертиков в переносице, То запах земли, будоражащий и густой, По-разному в ноздри твои и мои попросится. Но ты ведь не пьешь, ты куришь кальян на дыне, Плывет между нами густое дынное марево. Ты это не я, то я - то не я, то ты не... Мы лучше всего научились недоговаривать, Как нам завещал хохочущий доктор Ливси. Язык за зубами, а зубы стучат от холода, От долгих прогулок случаются игры в бисер, Рождаются два непохожих безлюдных города. Мигать светофорами, в парках встречать весну, Гудеть проводами, водою журчать по лестницам, И я понимаю, что если сейчас усну, То мир не исчезнет, а только слегка изменится. А если же я растаю, как дынный дым Бамбуковой трубки большого седого бога, Мир станет твоим, наконец, до конца твоим. Лишь только Арбат и птицы - мои немного.