***
Проститься с деревом, как с детством,
как с матерью или сестрой.
Принять убогое наследство
сухой листвой, гнилой корой.
В глазах кочевников отпетых
горит мечта — срубить и сжечь.
А лозы прорастают где-то,
а в доме станет тёплой печь…
Как зверь домашний, прикасалось
и тёрлось дерево о сталь —
с последней ласкою, казалось.
Ну что ты плачешь? Перестань.
Прими урок житейский пресный,
хоть на полветки став сильней
и душу, словно ствол древесный,
выращивая из корней.
***
Пятьдесят восьмое ноября.
Сам себе не верит календарь.
С шубою, слежавшейся в шкафу,
опостылевший свалялся мрак.
Сух и сер демисезонный взгляд,
мечется в бесснежном декабре
то ли горожанин, то ли волк,
то ли мглистая седая тень.
И деревья в безнадёжном сне
воздух рвут, слипаются с землёй.
Ветви не касаются небес —
наглухо впечатаны в асфальт.
Так вот и поймёшь, что чудеса —
самая обыденная вещь:
манна отражает, и блестит
самой тёмной ночью — белый снег.
***
Ошибся памятью — как дверью,
зашёл — а никого вокруг.
Передоверить подмастерью
латать глухонемой недуг
не получается — застынешь,
прислушаешься: ни гу-гу.
Распластывается пустыней
рай, смутно видимый сквозь мгу.
Здесь время инеем покрыто,
огонь заснул, а вдалеке
одно разбитое корыто
да пара вёсел в челноке.
Так уплывай же, понемногу
настраиваясь на приход
луча на тёмную дорогу
и полоумных полых вод.
***
Не видно зги, не слышно вздоха
и кровь во облацех темна.
Не отвергай: твоя эпоха.
Твоя страна. Твоя война.
Не отвечай на зов убожеств,
прими судьбу: такие дни.
Гляди в себя. И сколько сможешь —
хоть столько мира сохрани.
***
Я защищаюсь тем, что защищаю.
Мой щит насквозь изъеден древоточцем.
Меча и не было — пучок павлиньих перьев,
и даже шляпы нет, и заменён
орлиный взор биноклем театральным
прабабкиным, от пушкинской поры.
Заглядывая в бездну краем глаза,
я понимаю: путь не бесконечен,
но время неделимо, и уже
не так и важно, сколько мне отмерят,
лишь сохранить бы лёгкие следочки
и гулкие глубокие следы.
Проститься с деревом, как с детством,
как с матерью или сестрой.
Принять убогое наследство
сухой листвой, гнилой корой.
В глазах кочевников отпетых
горит мечта — срубить и сжечь.
А лозы прорастают где-то,
а в доме станет тёплой печь…
Как зверь домашний, прикасалось
и тёрлось дерево о сталь —
с последней ласкою, казалось.
Ну что ты плачешь? Перестань.
Прими урок житейский пресный,
хоть на полветки став сильней
и душу, словно ствол древесный,
выращивая из корней.
***
Пятьдесят восьмое ноября.
Сам себе не верит календарь.
С шубою, слежавшейся в шкафу,
опостылевший свалялся мрак.
Сух и сер демисезонный взгляд,
мечется в бесснежном декабре
то ли горожанин, то ли волк,
то ли мглистая седая тень.
И деревья в безнадёжном сне
воздух рвут, слипаются с землёй.
Ветви не касаются небес —
наглухо впечатаны в асфальт.
Так вот и поймёшь, что чудеса —
самая обыденная вещь:
манна отражает, и блестит
самой тёмной ночью — белый снег.
***
Ошибся памятью — как дверью,
зашёл — а никого вокруг.
Передоверить подмастерью
латать глухонемой недуг
не получается — застынешь,
прислушаешься: ни гу-гу.
Распластывается пустыней
рай, смутно видимый сквозь мгу.
Здесь время инеем покрыто,
огонь заснул, а вдалеке
одно разбитое корыто
да пара вёсел в челноке.
Так уплывай же, понемногу
настраиваясь на приход
луча на тёмную дорогу
и полоумных полых вод.
***
Не видно зги, не слышно вздоха
и кровь во облацех темна.
Не отвергай: твоя эпоха.
Твоя страна. Твоя война.
Не отвечай на зов убожеств,
прими судьбу: такие дни.
Гляди в себя. И сколько сможешь —
хоть столько мира сохрани.
***
Я защищаюсь тем, что защищаю.
Мой щит насквозь изъеден древоточцем.
Меча и не было — пучок павлиньих перьев,
и даже шляпы нет, и заменён
орлиный взор биноклем театральным
прабабкиным, от пушкинской поры.
Заглядывая в бездну краем глаза,
я понимаю: путь не бесконечен,
но время неделимо, и уже
не так и важно, сколько мне отмерят,
лишь сохранить бы лёгкие следочки
и гулкие глубокие следы.