И ушли на войну все, кто мог, и кто смог напроситься,
Чтоб живою стеною врасти в чернозем и бурьян.
Как без меток и карт прилетают на Родину птицы,
Мы на стон, как на зов, из любых измерений и стран.
Только, если солдат, приняв пулю, столкнется с землею,
То заплачет земля, но он знал на что шел, когда шел.
А служебной собаке не выйти из первого боя,
Но она тебе верит, куда б ты ее не повел.

На вожатого смотрит, в глазах одобрение ищет,
И неся на себе, в этот раз, настоящий заряд,
Принимает ли гибель свою, когда лезет под днище,
Чтоб отправится в рай, когда танк отправляется в ад?
Ни единой души не жалели в кострище победы,
Понимая, что сможем кого-то спасти только так.
Только хочется верить, что псы попадают на небо,
И что есть у Всевышнего на небе рай для собак.

Ни с врагом, ни за Родину, ни за еду и награды —
Просто верит тебе этот рыжий ушастый дурак.
И прошепчешь на ухо: «Прости меня, друг мой, так надо»
И команду даешь, посылая собаку на танк.
Всё-не всё, но война за грехи потихонечку спишет,
Фотокарточки, в «красном углу», на комоде стоят.
Чтобы те, кого мы посылали на смерть, чтобы выжить,
Отмолили — ведь псы никогда нас ни в чем не винят.

13.06.2017 — 2.03.2018 (посвящается Центру военного собаководства «Красная звезда», ныне 470-й ордена Красной Звезды методико-кинологический центр служебного собаководства Вооруженных сил РФ, в/ч 32516)

Уходил из дома солдат, мать молчала:
сердце стыло, напоминало, внутри качало,
как младенчика в колыбели, на ручки взять бы…
но куда там, он — за отцом, он туда, где братья.

Мать молчала, а сердце стыло от серцевины:
садик, саночки, три, четыре, шесть с половиной…
Мать молчала, он собирался, и хмурил брови.
Сердце ныло: путь не коснется его, не тронет

ни осколок, ни пуля, ни беспилотник оком.
Пусть останется жив, кровиночка, ясный сокол,
сероглазый мой, непослушный, мой самый младший,
Пусть он будет счастливей всех, пусть увидит дальше

много-много того, что честно, светло и чисто,
пусть вернется живым: актером ли, баянистом
станет, пусть поступает в Гнесинку или Щуку,
ничего не скажу, не цыкну. Всей силой слуха

буду с ним, ни одной секунды не выйдет мимо.
Сероглазый мой, младший самый, родной, любимый.
Собирался солдат. Мать слезы училась прятать.
Гордость ты моя, гордость!
Это последний. Пятый.

Идут под мост. Не занимать
Слепой отваги им:
Сухая дочь, седая мать
Да под Елагиным.

Рубахой ловят наугад —
Дела обычные.
Из всех оставшихся бригад
Одна добычная.

Мелькает шип. Блестит спина
Такая разная.
Вот сумка рыбками полна
Противогазная.

Нам не понять. Нам не постичь.
По горло горюшка.
Душа, как загнанная дичь,
Как эта колюшка…

Ты печален бываешь порою,
Звёзды кутая в дым сигарет,
И пытаешься спорить с Судьбою,
Будто ложный меняешь билет.

Не терзай своё сердце большое:
От него в непогоду теплей.
Ты когда-то вернулся из боя -
Ты вернулся, чтоб жить для людей.

Пусть тебе ещё снятся атаки,
Кровь, что змейкой ползёт по лицу...
Ну а кто-то вальяжный, во фраке,
Золотому продался тельцу.

Пусть ты слышишь не взрывы снарядов,
А докучливый школьный звонок,
Если Родина молвила: "Надо",
Надо выдержать главный урок.

Может, тот синеглазый мальчишка,
Что тетрадь превратил в самолёт,
Это будущий лётчик Покрышкин
Или Чкалов - великий пилот.

Вот задумчиво книгу листают
Новый Голиков, новый Казей...
И учитель в их души роняет
Зёрна мудрости доброй своей.

Ведь не только в бою век от века
Закаляется сталь. Просто знай:
Ты вернулся творить Человека.
Это высший приказ. Выполняй.

Вчера мальчишки, а теперь солдаты.
Окопы заменили рай квартир.
Вы на плечах, как древние Атланты,
Несовершенный держите наш мир.

 Ваш камуфляж насквозь промок от пота,
 Под завыванье Градов не уснуть…
 Вам каторжная выпала работа
 Расчистить от беды к Победе путь.

Под исповедь израненной гитары
Вам вспомнится с тоскою отчий дом,
Но пишут вновь историю пожары
И взрывы бомб над Керченским мостом.

Держитесь! Обережные молитвы
Летят к вам журавлями всё быстрей…
Кольчугой станет вам на поле битвы
Святая вера жен и матерей.

Чтоб всем хватало и тепла, и хлеба,
Чтоб звезды снова были всем видны,
Вставайте, поднимая выше небо,
России богатырские сыны.

Я стоял и смотрел. Вроде просто огонь.
Только в этом обычном огне
Зарождалась в душе нестерпимая боль
За того, кто погиб в той войне.
Кто ушёл от семьи, кто покинул свой дом,
Чтоб страну от врага защищать,
Кто погиб и обратно вернуться не смог,
Чтобы мог у огня я стоять.
За Победу в войне я обязан тебе,
Неизвестный, пропавший солдат.
Каждый год я к огню прихожу по весне,
Чтобы почести павшим воздать.
Я с собой привожу свою малую дочь,
И мы вместе стоим и молчим.
Дед мой так же ушёл в рассвет или в ночь,
Не вернувшись обратно живым.
Вроде просто огонь. Только в этом огне
Все мы рядом стоим и молчим.
Прихожу я сюда каждый год по весне,
Чтобы встретиться с дедом своим.

Миша – философ, читает толстые книги, носит старые пиджаки
живет с мамой на всем готовом, нормально, пусть не роскошно
при встрече всегда придержит дверь, поцелуем коснется руки
заказывает чай и брауни, жалуется, как же все пошло
говорит, что ему так пусто, погано и тошно
все бессмысленно и бесполезно, вот если б война,
на передовую, в окопы, вот если бы только можно
там все ясно и просто: выжил или хана
но когда где-то рядом взаправду идет война
он снова прячется в книги и уходит от разговора
он идет в любимый кабак выпить вина
улыбается грустной улыбкой: жизнь так сложна
и какого я только не молол нелепого вздора

у Лёши работа, сын, жена, ипотека, кот
все признаки счастья, покой, стабильный доход
но что-то его тревожит, что-то сердце грызет
как будто он не живет, а стоит над огромной бездной
и один из обычных дней его в эту бездну столкнет
и как только рядом разгорается пламя войны
он бросает всё и едет туда, где самые жуткие сны
оживают, грохочут, свистят, плюются железом
но и там он чувствует то же: всё пусто, бессмысленно, бесполезно
в тот момент, когда падает рядом снаряд, разрывая страхом нутро
из соседнего дома, как из раскрытого чемодана, вываливается добро
он понимает, что нельзя просто взять и сбежать на войну
война приходит сама, отнимает сына, работу, жену
но если в мирной жизни не видишь смысла, война не поможет
и он умирает, так и не разобравшись
что же его тревожит

Медовый месяц уложился в ночь.
– Пора?
– Пора. Не провожай.
– Не буду.
Что говорить, когда всё решено.
А дальше шепотки да пересуды,
И задранные тётками носы:
Подумай, дура, мы своих спасаем,
У Верки зять, у Таськи муж и сын,
Кто у друзей, кто - выкрутились сами.
Она стоит и смотрит тяжело.
А шепотки вокруг не утихают.
Соседки на неё кивают зло:
Мол, поглядите, гордая какая!
Мол, подвела свово под монастырь,
Теперь бесстыдно зенками сверкает!
Там танки рвутся и горят мосты,
Теперича чего, встречай с венками.
Одна, увидев взгляд её косой
На мужа, натурально взбеленилась:
– Что зыркаешь! Своё спустила всё,
Не мылься на чужое, сделай милость!
Она немного смяла шаль в руках,
Оскалилась, тряхнула волосами:
– Я, – говорит, – жду с фронта мужика.
А с бабами своими спите сами!

Мы не хвалимся. Мы просто не можем забыть.
Наша гордость от нашей боли - не от гордыни!
Двадцать семь миллионов убитых могли бы жить.
Миллионы из них могли бы жить и поныне.

В день Победы, в застольный праздничный час,
Мы для них накрываем рюмку кусочком хлеба.
Двадцать семь миллионов с неба радуются за нас -
Нам выпало счастье жить вместо них под небом.

Двадцать семь миллионов мучеников. Их смертей
Никогда мы не сможем простить потомкам тевтонов.
Двадцать семь миллионов нерожденных детей.
Только вдумайтесь - детей - двадцать семь миллионов.

Мы не хвалимся. Мы радуемся, что победили врага,
А не сгинули под натиском его панцер-дивизионов!
И наша Победа потому-то нам так дорога,
Что оплачена жизнями двадцати семи миллионов.

Ему твердят: "Не будь собой, склонись,
Ошибся князь: живой не знает срама,
Закрыта дверь, хранит молчанье высь...".
Донбасс стоит и держит спину прямо.

Ему твердят: "Тебе не хватит сил,
Нам нет числа, итогом станет плаха.
Давно бы умный милости просил".
Донбасс стоит и нет во взгляде страха.

Ему твердят: "Угас России дух,
Забыта честь, людишки чтут бумагу.
Ты жизнь отдашь за сказки для старух".
Донбасс назад не делает ни шагу.

Стоит Донбасс - России верный страж, -
Плюя смолой, клянёт его Иуда.
Священный край, он каждым шрамом наш,
Цветёт Донбасс и крепнет вера в чудо!

Жил человек в стране, которую убили,
Мечтал о счастье для своей измученной земли,
И, ангелам молясь, чтобы спасли и защитили,
Он называл их «русскими»… И русские пришли –
Сияньем ясных звезд, крылатым воздаяньем,
Надеждою небес, спасением времен,
Словами, что взорвут великое молчанье,
Огнем, карающим неправедный закон.
А в дальней стороне, в заморском поднебесье
Хозяева планеты, мира короли,
В кошмарных снах увидев демонов возмездья,
Их называли «русскими»… И русские пришли –
Сияньем ясных звезд, крылатым воздаяньем,
Надеждою небес, спасением времен,
Словами, что взорвут великое молчанье,
Огнем, карающим неправедный закон.
Но в наших небесах так мало звезд и света,
Вернуть их из небытия – то будет славный труд!
И вспомнив, кто мы есть, и осознав ответы,
Мы назовемся Русскими – так русские придут.
Сияньем алых звезд…

«Груз 300» прибыл в состоянье жутком,
Счёт на минуты шёл, не на часы.
Врач резал и спасал вторые сутки
Без сна. Под звук снарядов и грозы́.
Не чтоб звезда упала на погоны,
Не за медали. Только для того,
Чтоб в этой тесной операционной
Вновь для кого-то было Рождество.

То бил озноб, то становилось жарко.
Туман в глазах, и силы на нуле.
Волхвами принесённые «подарки»
Лежат на хирургическом столе
И ждут его, надеются и верят.
А, значит, скальпель в руки – и вперёд!
И клятва Гиппократа в должной мере
Исполнена опять. Бойцам везёт…

Врач и медсёстры так за жизни бились,
Что отступила даже смерть с косой.
И многие – как заново родились.
А тьма сменилась белой полосой.
Военный врач – не Бог-Отец, однако,
Он для десятков выживших бойцов
С ним схож, точнее даже, одинаков.
Ведь жизни нить – в руках таких отцов.

Идёт работа, но хирург – не робот.
Врач вышел покурить, присел, уснул.
Он офицеров и солдат от гроба
Отвёл и этим победил войну.
Война, диктует правила такие:
Должны погибнуть все до одного,
Военно-полевая хирургия
Ей противопоставит Рождество.

О, как приятно в тёплый дом зайти,
Укутавшись улыбками домашних,
Забыв о "лисьих норах", рукопашных,
Согрев уже зажившие культи.

Казалось, удалось забыть почти,
Как грязь месил он на донбасских пашнях.
Но сны приходят о боях вчерашних,
Зудят ступни, пытаясь отрасти.

Домашние, конечно, очень рады,
Хоть нет ни ветеранки, ни награды.
Своё от жизни получил сполна:

Остались живы Кот, Малой и Шурка,
Жива жена, сыночек и дочурка
И наша необъятная страна.

про него известно было мало -
щурил глаз, на губе простуда
он бежал как будто бы с Ямала
или с Явы -
в общем он откуда-то оттуда

у него зелёная тетрадка
на руке не хватало пальца
карандаш доставал украдкой
словно вор боящийся попасться

закрывал плечом то что в тетради
не курил когда вокруг курили
на вопросы тех кто шутит сзади
отвечал сухой улыбкой или -

- что верней – смотрел как свет на тени
с ним в Артёмовск превращался Бахмут
на могиле – позывной «Есенин»
и цветы которые не пахнут

Пью вино без закуски я,
Не пьянею… Это - не в счёт.
Группа крови «пятая русская»
В моих жилах течёт.

Звёзды в небе – моллюски,
А луна – белый кит,
И с рожденья, по-русски,
Бог со мной говорит.

Шрам в душе заскорузлый
От вестей и тревог,
Бог мне пишет по-русски:
- Возвращайся, сынок!

Колошматят по кровле
Сводки злых новостей…
Группа пятая крови
С каждым днём всё сильней!

Группа пятая крови
Широка, как река,
И сплелись наши корни
Меж собой в ДНК.

Наша жизнь – это ребус,
Странный сон наяву,
Отрицательный резус
У меня на войну.

Но я рядом с ребятами,
Там, где дрон щерит пасть,
Кровь – та самая, пятая,
Не даёт нам упасть…

Тогда всё было как-то по-другому:
"Прощание славянки", митинг, флаг.
На запад отправлялись эшелоны,
Никто не сомневался в том, где враг.

Сегодня закупаешься по списку:
Дезодорант, консервы, телефон,
Конфетки, кружка-ложка-миска...
Как в пионерский лагерь – не на фронт.

На окнах нету светомаскировки.
Зачем? Ведь Moscow never sleeps.
В час ночи пьяные гогочут прошмандовки,
"Качает репчик" большой черный джип.

Пойди скажи им: "Всё для фронта! Для Победы!",
Подымут на смех, "ватой" обзовут.
Но есть и те, кто публике неведом,
Девятый год уходит на маршрут.

Нет сбора средств на танки и колонны?
Наверно, это тоже прошлый век.
Зато "за ленту" волонтёры тащат дроны,
Спасают жизни сотням человек.

Причём, без директив и партсобраний:
Узнали сами. Всё собрали. Привезли.
Порой и убивают их и ранят.
Поклон ребятам и девчатам до земли...

...вот и наш ПАЗик. Старенький, но чистый.
Сто грамм "на ход ноги" развеет грусть.
Нам не писать: "Считайте коммунистом",
Лишь статус в соцсети:

"Ни слова маме. Я вернусь".

Показывали Богу Мариуполь,
За пазухой у Бога Мариуполь –
И просится за пазуху Донецк.
Характер – это сталь, а память – уголь,
Темна печаль, но боль идет на убыль,
Такой у здешних звезд спокойный блеск.

И свет горит в окне уютной детской,
Трамвай идет по площади донецкой,
Наведаться к гусям бы лебедям.
Вода опять придет по эсемеске,
Начнутся разговоры по-соседски,
Вот только не летело бы по нам.

Оставят звезды небо ровно в восемь,
Заря займется, вытянется просинь,
За дальний террикон начнется бой.
И будет этот бой победоносен,
Пускай здесь наступает моя осень –
Мизинчиком, пока не всей стопой.

Трава еще зеленая примята
Разношенными берцами солдата,
Спасающего мир от черноты.
Все дома хорошо у вас, ребята:
От Мурманска до Омска и Кронштадта,
От Крыма до Камчатки и Читы.

Вы — ростки-лепестки, — так мой дед обращался к внукам, —
в детстве достать муки и испечь тёплый хлеб — наука.
Мать от холеры слегла, гроб покрасили анилином.
В сердце отца игла, путь его наперёд не длинный.
Выскочат под венец с голодухи в тридцатых сёстры.
Солнечный леденец степь окрасит багряным, пёстрым,
спрячется до поры. Ночью долгой темно и душно.
Поезда грозный рык. На Ухту мчат бойцы в теплушках.
…Всюду леса и снег. Вдаль уходит понурый скорый.
Сводит мечты на нет снайпер точный с мечом шюцкора.
Дедушка, выживай! Я с тобою ручонкой робкой
буквы сложу в слова, что на спичечных есть коробках.

Враг взял твой полк в «мешок», на Полтавщине стало тихо.
Из окружения шёл днём и ночью, без передыха.
Резкие крики: «Хальт!» Но подсолнухов поле скроет.
Танки грызут асфальт. Сапоги шаг чеканят строем.
Дрогнет твоя рука над пылающим партбилетом.
Звёзды политрука — вот расстрельной судьбы примета.
В поле горят стога, ты в одном из них тише мыши.
Дедушка, убегай! Мы споём с тобой песни, слышишь?
Долгих тринадцать лет будем вместе искать на небе
клин твоих журавлей, с кем делился солдатским хлебом.

В лагерных корпусах, на допросах под лампой в Смерше
преодолей свой страх. Есть дела поважнее смерти.
Выстоял Сталинград. Ты нам новый построишь город,
будешь встречать парад и медали поправишь гордо.
Сына обнимешь, дочь, внукам радужный мир откроешь.

Дедушка, надо смочь. Продержаться любой ценою.

Слава Богу,
Что моя бабушка Вера,
Стопроцентная малоросска с Донбасса,
Прошедшая Отечественную
Хирургической медсестрой
От Украины до Балтики
(с таблеткой сулемы,
зашитой в воротнике);
Вынесшая на девичьих своих
45-ти килограммах
Под сотню раненых с поля боя
(рукопашный на Курской Дуге
снился ей до конца ее дней);
Написавшая книгу
О боли своего медсанбата;
Одинаково совершенно
Размовлявшая
На малороссийском и великороссийском литературном,
И на английском,
Которому в школе учила детей
Почти полвека;
Говорившая «Я же хохлушка, — значит, русская»;
Слава Богу,
Что ей не пришлось дожить
До Майдана,
До Одессы 2.05.2014,
До обстрелов родного Донбасса,
До батальонов Азов и Айдар,
До линии фронта
На развалинах Мариуполя-22
(через 70 с чем-то лет
после Победы).
Слава Богу.

Светом хлещущим прожекторов
Больно исполосовано небо.
Вся Нева фрицем поймана в невод,
Но война не получит улов.
Юнкерс иссиня-черный ревёт,
Не попавший ни в город, ни в ноты —
Хвост пробит и распорот живот,
Падай, падаль, в холодные воды,
Достигая последнего дна,
Не видать тебе более неба!
Таня пишет "осталась одна",
Даниил умирает над хлебом.
Примерещатся в водах Невы
Не кресты, а венки незамужних
Из не стоптанной "Тигром" травы.
Кличет матушка к печке на ужин.
...Жаль, что мы года три как мертвы.

во сколько ни проснись – всегда темно
ни смысла, ни желанья просыпаться
но тянешь чай и пялишься в окно
и до тепла пытаешься добраться

звонишь друзьям – по-своему чудят
веревочкой над чашкой чая вьется
клубничный осторожный аромат
и ищешь лето в нем, и ищешь солнце

ночь от утра почти не отличить
еще сто двадцать дней – и мы у цели
и до тепла пытаешься дожить
так, чтоб хоть стенки нервов уцелели

всё слишком медленно и как-то зря
всё греешь руки над клубничным чаем
а за окном начало декабря
начало долгого пути
начало

Снег приближается к Москве. Обходит Люберцы, Мытищи.
Все будет тише, проще, чище – вокзалы, улицы, жилища,
Предновогодний марафет украсит праздные витрины,
Старинной вязи канитель… Метель трясет впотьмах перины,
Прогноз неважный, день недлинный.
Нет ни кареты на Неглинной, ни постового подшофе.
Под перепевы Хелависы и сказки белого бычка
Спешат студентки и актрисы, скользя на тонких каблучках -
Гертруды, Герды и Алисы. Их разрумяненные лица
Так нежно смотрятся в очках.
Мигают окна – сад, работа, младенцы, жены и пажи,
Почти хорошая погода, вороны с веток смотрят гордо.
Дыши, мой ветреный, дыши!
Да будет снег с тобой мятежен, покой – для коек и палат.
Вертеп иной – волхвы все те же. Зима заманит и утешит
Предощущением тепла.
Плати за все, катайся с горок, готовь подарки и коньки.
Ночь закрывает звездный полог, день бесконечен, век недолог,
Кому-то ты сегодня дорог.
Накинь пальто, лети, беги!
И снег борзой помчится следом, в трамвайный гул, в кромешный чад,
В мороз… А лето будет летом –
Лечить.
Разлучить.
Различать.

Китайские фонарики летят под облака,
как тёмен, как загадочен сегодня звёздный свод,
драконом севера холодная река
застыла в декабре и больше не течёт.

Китайские фонарики - рождается строка,
что мысли о тебе, как много лет вперёд,
есть на земле любовь, есть на земле тоска,
когда я без тебя встречаю Новый год!

Китайские фонарики летят, но отчего
на левом берегу не явственны они?
И сердце лишь желает сегодня одного:
скорей бы пережить все праздничные дни!

Китайские фонарики, что смена двух эпох,
другие я и ты, другие Тан и Цинь.
Когда есть на земле бессмертная любовь,
и звёздный небосвод, и пламенная синь.

В кости пробираются холода,
За стеною пьют и гуляют тролли,
К непослушным взрослым не ходит Оле.
В кости пробираются холода.

Искупалась в инее борода,
И в шкатулке цвета сердечной боли
Белый палец, а может и белый кролик,
За которым в Нарнию навсегда.

Вот стемнело, скоро взойдет звезда,
До звезды, конечно, нельзя, а после...
Дед Мороз с Просперо играют в кости.
В кости пробираются холода.

У русалки хвост и во рту вода,
У русалки косы и лента в лайках.
Блог ей в помощь, смайлики ей на майку.
И учёный кот, и на нём голда.

Полифем с Айфоном пасут стада,
Дядя Юлиус челюсть кладёт на полку,
Обними покрепче меня, поскольку
В кости пробираются холода.

Снег падает – становится теплей,
Снаружи – нет, а на душе так, словно
Идём по воздуху и говорю тебе
Единственное созданное слово
Про мир и миф, и город-шар, а в нём
Летят снежинки, в площадь упираясь
Хрустальными носами, и огнём
Горит зима, никак не прекращаясь.

За крайним домом ничего, зато
Всё – пух небесный и весёлый морок.
Попавшие под временной каток
Не очищают с мандаринов корок.
Иди по воздуху, пока прозрачен он,
Не омрачён случайными смертями
В конце строки, где смысл заключён
В остывший снег, чтоб собирать горстями.

Ходить по краю зимней стужи
привычно северному дню,
давай подвинемся, мой друже,
к огню.

Давай прочтём главу Матфея,
в звенящей светлой тишине,
тебе звучат из Галилеи
и мне

слова о том, что мир великий
родился в маленьком хлеву.
Века в пространстве луноликом
плывут.

Нам этот мир сегодня нужен,
земля тоскует по нему,
сжимает страх верней и туже
сквозь тьму.

Но тьма теряется при свете,
уходит в дальние углы.
Поля в снегу, как ты заметил,
белы.

Пусть за окошком индевело
сквозь ветви прячутся следы,
луч нестерпимо белый-белый
звезды.

Зима, зима, я дома, выходи,
а что в груди? Не навреди; гляди –
на вдохе свет, на выдохе вода,
дай льда в пробоину и в бой его туда.

Зима, зима, я первый, я второй
герой с дырой для музыки сырой
земли в снегу, земли в огне, земли,
где схоронили бы, да не нашли.

Зима, зима, беру тебя как есть,
по чести честь, честнейшей из невест,
а что пришёл не весь, отмерь и взвесь
и досыпай землёй, чего не здесь,

и доливай водой, чего не здесь,
огнём, и льдом, и светом, здесь и здесь.

Приходи к нам на мягких лапах, полуслабо и полуслепо.
Мы и мама тебе, и папа. Мы просили тебя у неба.
Не дошедшее до ковчега синеглазое чудо света.
Мы просили тебя у снега, заметающего планету.
Пусть малюсенького котёнка в тёплый дом приведёт дорога.
Не задумывайся о том, как мы просили тебя у Бога.

Для кошечки Кёсем, взятой в этот день год назад

Заносили с балкона запах праздника и сосны,
Колко-инистый холод с расправляющихся ветвей,
Новогодние чудеса, леденцово-цветные сны,
А с экрана о пташке пел чешской Золушке Соловей.

Из-под самого потолка, с антресолей стирая пыль,
Доставали коробки тайн, в упаковках искристый дождь.
И, в предчувствии торжества, хвойный запах по дому плыл,
А на полках сиял хрусталь, в тонких ножках скрывая дрожь.

Робко пряталось меж ветвей чуть звенящее волшебство:
Там печальной принцессе принц еле слышно шептал:"Прости".
Хорохорился ватный снег, прикрывая смолистый ствол,
Кот в сафьяновых сапогах сыпал с мельницы конфетти.

Любопытство сменяло страх раздавить скорлупу стекла,
Я игрушки из мягких гнезд доставала едва дыша,
По экрану кружил балет – мама очень его ждала,
А Щелкунчик, – каков храбрец! – дал суровый отпор мышам.

Сколько зим разлетелось в пыль, будто ёлочные шары?
В оболочках из детских снов сколько память хранит тепла?
Стала вера в волшебный мир элементом чужой игры.
Заволакивает метель серебром своего крыла.

Мама пела о том, как снег осыпался на дом пыльцой,
Мандариновой кожурой тихий вечер насквозь пропах,
И сиянье гирлянды освещало ее лицо,
И стеклянное чудо оживало в ее руках.

Ладно, пойдём - по колено в снегу искрящемся.
Вроде не дети, а тоже - катки, снежки,
Снеговики...
И нездешний такой, струящийся
Свет фонарей, растянувшихся вдоль реки,
Словно бы бробдингнежские* одуванчики:
Кто-то подует - и в небо взлетят огни.
Сердце дурача, танцуют в глазах иванчики,
Снится такое волшебное, что - ни-ни! -
Не выдавай, улыбаясь тому, чем бредится.
Скоро, печальные мысли гоня долой,
Явится праздник, поселит в домах по деревцу,
Нос и ладони испачкав густой смолой.

Прячется детство весёлым стеклянным шариком
В старой коробке на ватном широком дне -
Здравствуй! А я соскучилась.
В пёстрой шалейке,
В белых носочках сказка идёт ко мне.
Бог с ним, что взрослая... Что-то под нос мурлыкая,
Стул подставляю, ветвям раздаю зверят,
И невзначай растворяется всё, что тикает,
В счастье таком, о котором не говорят,
А от всего, что, мечты не считая прибылью,
Пальцем грозит - ай-яй-яй! - на своей груди
Спрячет сосна нас ветвями, как будто крыльями.

Ты ведь придёшь наряжать её?
Приходи!

____
*Бробдингнег - страна великанов в романе Дж. Свифта "Путешествия Гулливера"

Замело мою сторонку, замело.
Белый день стоит — кругом белым бело:
Белоствольные берёзы, белый снег,
Облаков молочно-белых лёгкий бег.
Нарядились, как невесты, в кружева
Вдоль реки деревья — белая листва,
Лепестки-снежинки, яблоневый цвет.
Ничего белей картины этой нет.
Словно ангелы слетелись с разных мест —
От их крыльев всё белым бело окрест.
Лебединым пухом устланы поля —
Ослепительно бела моя земля!
Но иные
Снятся ночью мне миры:
Там цветущих маков
Красные
Ковры.

Алла Поспелова

Год не был страшным,
не был и пустым,
и дым Отечества,
похожего на дым,
стелился по-над замершей землёй —
Свердловском, Ленинградом и Москвой
(две трети их давно зовут не так) …
Никто не видел, как дрожала на весах,
на равноплечных чашечных весах,
стрела кинжальная и как качнулась вбок;
и мир замолк, предчувствуя хлопок.

Арсений Ли

И морось, и запах влаги, и мыльный дым,
стелящийся над заливом пепельно-голубым…
Отечество дымкой подёрнуто и уплывает вдаль.
Жаль отечества, осени жалко, себя не жаль.
Что же залив? – навсегда останется голубым.
Дым рассеется и превратится в дым
памяти. Чайка закладывает дугу.
Мы затеряемся на берегу.

Отче Николае, святый,
в красном кафтане
с мешком за плечом,
снятый
случайным фотографом
в ракурсе странном —
тебе нипочём.

Ты улыбаешься
мягко, лукаво и так озорно.
Ты уже знаешь, наверное,
что суждено?..

Мне ничего не известно пока.
Праздник приходит…
Праздник всё ближе…
Бусы стеклянные нижет
и кладёт на лапу еловую
с еле заметною дрожью рука…

Вымолить бы послабленье
у Нового года в ногах.
Чтобы полегче… чтобы помягче…
Чтобы не так…

Передай, пожалуйста, просьбу:
помиловать нас
здесь и сейчас.

Татьяна Диденко

На ногах то носки с оленями, то сверкающие коньки.
Хвоя, выпечка, доставайте чистовики.
Лего-дом, четыре времени года храня,
Ждёт волшебник фарфоровый, исполняя желания.
Let's go below zero and hide from the sun -
из наушников музыка гладит по волосам.
Кулон с секретным желанием на Новый год:
пусть будет счастливым,
пусть всё наконец пройдёт.

Кривова Алена

Ель, мандарины, хвоя, игристое.
Быстро горит свечка искристая,
Прямо как в детстве — мир.
Тает обещанный снег на ладошке,
Книжки-картонки,
мяуканье кошки.
Может быть, там,
где январь говорит “привет”,
Я, наконец, разгляжу в темноте
Мой
Потерявшийся
Свет.

Пронина Полина

В наступающий год ничего с собой не возьмём,
Лишь бы вместе мы снова, как когда-то в 2008,
Лишь бы старая добрая песня про январскую вьюгу жила,
как в рождественских фильмах из детского мира тепла.
Словно фигурка большеглазой птицы -
однажды найденный медальон.
Я ношу его не снимая, сложностям глядя в лица.
Он сияющ и раскалён. 

Парфенова Анастасия

Помню стоящий на столе холодец с грустным оливье под слоем майонеза. А я в наушниках, убегая от разговоров родни, слушаю, что “вместо мата используй слово ёлки” и понимаю, что Новый год везде. Как горели глаза от вида гитары, что возвышалась надо мной в огнях гирлянды… и как неумело звенели струны. Одновременно оглядываюсь назад и смотрю вперед: я буду бороться за правду, и гитара станет моим оружием. А потом я вижу этот знак - оброненным кем-то медиатором на дороге. Мой знак, что быть всему.

Кашперова Майя

Горячий чай с лимоном,
Запахи, столпотворение, гомон.
Простоквашино в окне телевизора
Показывает: Мама! С лыжами!
Точь-в-точь как моя.
Энергичная, воинственная, трепетная,
В одной руке - оливье, в другой - перья,
Прячет под ёлку мечты.
Спустя годы, донеся их до вершин Дормитора,
Просмеется сердце безбрежное,
Эхом проложит страннику путь.
Лишь под ноги взглянуть -
Дорога добра.
Не сбивайся с нее.
Пора.

И снова ёлка! Это чувство детское,
коробка та, которой нет бездонней:
изящные фонарики немецкие,
почти неощутимые в ладони.

Дюймовочки, глядящие застенчиво,
в мундиры облачённые солдаты,
наивные, смешные человечки,
уютною окутанные ватой.

Как год назад, распеленать из облака,
взять на руки, потрогать, оживить
и гусляра, и маленького слоника,
всех-всех гостей декабрьских своих.

Вот поросёнок Фунтик, нежно-розовый,
вот украшенье в форме стрекозы.
Ну да, игрушки. Ничего серьёзного.
Всего лишь мир, уменьшенный в разы.

Приглядываюсь к ним ещё старательней.
Приёмы реставрации просты –
как ловко зарисованы царапины
и бережно приклеены банты.

И дважды перекрашенного клоуна
я вешаю на веточку за нить.
И почему-то мне не нужно нового.
Как будто бы его не заменить.

Безлунной новогодней ночью,
Когда год выдался не очень,
тропой уходят в мир людей
медведьма и волчародей.
Дают на отсеченье лапы,
попутно примеряя латы,
и тех, кто чахнет без чудес,
ведут с собой в волхвойный лес.
Там вековые ели-пили-
гримасы корчат в звуках пил, и
несносная сосна-сестра
дрожит в абьюзе топора.
Но только отзвучат куранты,
покроются коростой раны.
Под сенью крепнущих ветвей
судьбу предскажет ворожбей.
Волхвойная живая влага —
в ней прячет маг своё имаго —
сокрыта в крепости ствола,
она тебя сюда звала.
С ней сможет вылечить патриций,
панкреатит и панариций.
Глотнёт — изменится в лице,
чья панацея самоцель.
Рассвет рассеивает чары.
Покоя нет в ногах. Волчаро-
деяния как ночь скупы.
Мелькнёт хвостом клубок тропы.
В ладони сжатый клык медведьмы
на солнце отливает медью.
Ресурс наполнен до краёв —
вперёд, в январское новьё!

Пряжка в форме ёлочки на ремне,
шуба вновь постирана, отутюжена,
и мешок заветный всегда при мне.
А подарков в нём — миллионов дюжина,
все до одного по домам раздашь,
сколько из Лапландии их ни вывези.
День рабочий мой — главный праздник ваш.
Северный олень вечер ждёт на привязи…
Путь наш поверх белого полотна,
дела нет мне до изменений климата:
будет ночь по-зимнему холодна,
а земля искристостью снега вымыта.
Хочешь новогодних чудес? Изволь,
их припасено для любого города,
где, приняв для смелости алкоголь,
лжеколлеги ватные лепят бороды.
Дети чуют нынче, когда им врут,
в век акселерации рано развиты…
В том, от чьего взгляда мороз так крут,
в сердце усомниться посмеешь разве ты?
Фантазёр ты или, наоборот,
образец того, как застрять в занудстве, я
существую, знай. Независимо от
твоей веры в меня и её отсутствия.

Мёрзнешь? Кота заграбастав в охапку,
В норку из пледа заройся скорее.
Чувствуешь, мнёт тебя плюшевой лапкой?
Видимо, греет.

Вам не помог массажёр премиальный?
Просто кота положите на плечи.
Когти на шее? Да это нормально,
Видимо, лечит.

Полночь. Метель за окном хороводит.
Котик, обнимешь? Ты все-таки в шубе.
Он не доволен, но все же приходит.
Видимо, любит.

Господин мой, Йоль, проходи, садись,
Я уже раздала долги:
Полюбила, сошлась, разругалась вдрызг,
Подмела, отдала другим.
Я уже убралась: не руби с плеча,
Пусть в дому холода и грязь,
Видишь снег - серебряная парча?
Это я его дождалась.
Эти ясные звёзды - мои огни,
Не гневись, не ругайся зря:
Я одна вечерами гляжу на них,
Потому лишь они горят.
Не кори за пустой новогодний стол,
За невымытых окон муть,
Это я тебя жду, господин мой, Йоль,
Я тебе открываю путь.
Здесь не знают ни праздников, ни молитв,
Но в глубокий и страшный час
Новорожденный год - золотую нить
Как в иглу, продевают в нас.

Очевидно, зима нам даётся сложнее склонений.
То ли душно внутри, то ли слишком морозно снаружи.
Снег идёт и идёт, и весь мир перед ним безоружен.
И его по колени.

Я влюбляюсь на час в пассажиров холодных маршруток.
В запотевшие окна врезаются зимние слёзы.
Моё сердце с большой высоты ударяется оземь
И ему не до шуток.

И ему не до шуток, и мне не становится легче,
Если кто-то, пытаясь спасти, обнимает за плечи.
Затихает к обеду и ноет сильнее под вечер –
Даже время не лечит.

Остаётся зима как катализ любого разрыва,
Зашивать свитера и, сроднясь с белоснежной фрамугой,
Наблюдать, как в полете снежинки находят друг друга.
Так легко и красиво.

...Форточки настежь, слоном пылесос ревёт...
Шкаф, от ненужного хлама спасённый, дивно
Пуст. Прибираю квартиру под Новый год.
Мою цветы, растопырившие наивно
Листья... Пускай себе примут прохладный душ.
Чуть отряхнутся — тотчáс водружу на место.
Кружки беру, очищаю от чайных душ —
Быть им теперь белотелыми, как невесты.
Я раскрываю старинные дневники,
Письма читаю. Слова то теплы, то колки;
Мысли в тетрадках то тягостны, то легки. —
Прожито, прошлое. Прячу в настенной полке.
...Вот и проветрилось. В окнах светло, блестит...
Будто, заснеженный, мир от грехов отстиран.
Если мечтать — я хочу в новый год войти
Чистой и свежей, как прибранная квартира.

Мы пряные травы зимы,
мы память ушедшего лета,
мы звёзды, волхвы, и холмы,
и пламя зари Назарета, –
вобравшие запах небес,
опавших росой и дождями,
драже, «Барбарис» – на развес –
и дальше – по кругу – горстями.
Мы – облако – в детской руке –
морозного жаркого пара,
мы в каждом летящем снежке
и в маленьком счастье – задаром.

Согрейся, гуляка и плут,
сегодня – весёлое дело:
снега затяжные идут
и делают чёрное – белым,
и праздничны город и лес,
как хлеб на льняных полотенцах,
как будто Спаситель воскрес –
и снова явился младенцем.

На новогодней ёлочке
Игрушки все с иголочки –
Стеклянные фонарики,
Гирлянды и шары …

А мне из детства дальнего,
Совсем не идеального,
Припомнились забытые
Игрушки той поры:

Былинный витязь Муромец,
И пионер-тимуровец,
И космонавт в скафандре,
И лётчик, и моряк …

Переливаясь золотом,
Звезда с серпом и молотом
С верхушки ели праздничной
Светила, как маяк,

Стахановцу с отбойником,
Колхознице с подойником … –
Всем, кто трудился доблестно
С зари и до зари …

Теперь на ёлках шарики,
Стеклянные фонарики,
Похожие на мыльные
Пустые пузыри..

Есть стихи, написанные ловко,
на любой странице их открой —
и размер в порядке, и рифмовка,
только тайны нет в них никакой.

А другие — все из опечаток,
из ошибок будто состоят,
но хранит нездешний отпечаток
дикий, хаотичный звукоряд.

Много в них намешано, и всё же
голову себе ты не морочь, —
есть стихи куда верней и строже,
ясные, как над пустыней ночь.

Та святая ночь, когда не спится
и звезда приковывает взор,
чтобы не могли с дороги сбиться
Бальтазар, Каспар и Мельхиор.

В Хогвартсе Рождество, ёлка и остролист,
сливочный эль и грог, святочный бал и пир.
Смотрит на праздник лес, сумрачен и дуплист -
прямо через него смело тропу тропи.
Снег заметет крыльцо - будто не наследил,
будто слепил свое первое волшебство...
Если хотел всерьез, так уж и быть, гляди:
в зеркале виден мир сбывшегося всего.
Где-то в пути - письмо; не о приеме, но -
нужный, желанный, твой, именно тот конверт!
Ты же читал - чудес в мире полным-полно...
Ночь уступает дню,
совы летят на свет.

Потому что, Господи, нынче Рождество,
Я себя и вечности чувствую родство.
Будто в детстве — сказочно ёлочка горит,
Но шуршат настойчиво в ночь календари.

А за занавеской ангел без крыла.
У него есть дудочка, у меня — юла.
Только не заладилась странная игра.
Что до райской музыки — поздно помирать.

Ангел в белых варежках сядет на сугроб.
Бармен в чашку капает розовый сироп.
У тебя есть скрипочка, у меня — стихи.
Но не можем выступить — или не хотим.

Слышно — сердце мечется, а мороз скрипит.
Ангелы истерику держат на цепи.
Время милосердия: вот моя душа —
Две ириски, искорка, полкарандаша.

Потому что, Господи, как не назови
Пузырьки шампанского у меня в крови:
Будто свитер колется, а его не снять.
Каждому забытому — ласкового сна.

Все салюты пущены ввысь под Новый год,
В Рождество без песенок водят хоровод
Ангелы и прочие. Баюшки-баю.
Как умею верую, как могу люблю.

Декабрь предполагает сон души,
Проснётся к Рождеству - еë победа.
Не зря ли холода, о том проведав,
Баюкают: не хочешь - не пиши,
Потом найдутся нужные слова
И в пеньи выразительные ноты,
Потом определишься, где ты, кто ты,
При чëм, при ком, зачем и чем жива.
Во снах так плавно обходить углы,
И в разговоре острию иглы
Так беззаботно превращаться в ушко,
Под головой - незримая подушка,
Свои - добры, прохожие - милы.
Откуда-то извне трубят рога,
И конники несутся, след кровавя.
Воители, творя, верша и правя,
В немые погружаются снега.
Дрожат дворцы в диковинных лесах,
Испуганы угрозою побелки,
И Цезарь Борджиа ломает стрелки
На башенных заслуженных часах.
Факир беспечен или вовсе пьян,
"Бирнамский лес", - трепещет Дунсинан.
А там ведьмовки, тролли и кобольды,
Дай срок, сплетут зловредности свои!
Но где-то живы ласточки Изольды,
И озорны в Ассизи воробьи.
Больной вопрос "Когда приходит лето?"
Под Новый год прощается зиме,
И бой часов - предвестие рассвета,
И эта полночь не подвластна тьме,
И, значит, все, кто помнит о заре,
Проспав декабрь, очнутся в январе.

Он уже взрослый, ему скоро будет девять. Он может суп себе сам разогреть к обеду. В глупые сказки он больше не хочет верить, в прошлом году в дедморозе узнал соседа. Ёлку нарядит, а писем писать не будет. Он уже вырос, он умный, хороший мальчик, он понимает, что вряд ли дождётся чуда - мама не хочет кошечек и собачек.
Он каждый год только это искал под ёлкой. А находил то трансформера, то конструктор. Значит, просить, получается, нету толка.
Чуда не будет, а вот Новый год наступит.
Странный такой: он не видел ещё без снега. Мама сказала, что так иногда бывает. Надо сказать, чтобы не покупала «lego». Эти подарки за месяц бесследно тают: часть под диваном, кусочек запылесосил, часть не собрал, а инструкция потерялась.
Странный декабрь, он больше похож на осень. Вместо сугробов коричнево-злая гадость.
Дверь почему-то закрыта, и ключ не вставить. Мама, похоже, с работы пришла пораньше.
Кнопка звонка из квартиры ответит лаем. Чудо случится сейчас же, и будет дальше: серые тучи просыпятся снегопадом, серые улицы скроются в зимней сказке.
Дети получат подарки, которым рады. Прямо сейчас. Превратив то «сейчас» в «сейчастье».