Григорий Грин. Ещё не всё

Империя

Прощай, империя. Да, мы тебя любили.
Не то, чтоб думали, что у тебя все - боги.
Но сказки, песни, мраморные крылья
у ангелов. И женщины твои - какие ноги!
Как всадницы в седле смотрелись статно -
с прямой спиной, и взгляд из-под вуали!
Они прекрасны были. И награды
дарили нам, охотно раскрывая
объятия потомкам савроматов
и скифов. Или внукам чингизидов.
Но всё проходит. Солнце многократно
ещё взойдёт. А взгляды Немезиды
уже прямы, суровы и злорадны.
Её вердикты нам беспрекословны.
Возмездием за сладострастья опыт
нахлынут с юга и с востока волны
и все зелёные холмы затопят.
Вот женщины, прижавшись к гриве грудью,
на конях скачут босиком и стрелы точат.
Когда их волосы распущены прилюдно,
мир заполняется сплошной чернейшей ночью.
Они умеют и рожать, и биться,
любить и отдавать, и брать - без счёта.
Быть в самом деле близко. Эти лица
не врут себе. Когда у них охота,
то уж охота, а не просто бизнес.
И всё - в семью, и ничего - на вынос.
Вот юноши. Они, уж если рожу
раскрасят - боевой раскраской,
в цвета войны. Им просто невозможно
растрачивать себя на мази, маски,
лак для ногтей, на тени под глазами.
Порадуйтесь! Они идут за вами.
Империя, прощай. Прекрасны песни,
твои дворцы, картины, перья, феи.
И без тебя мир небезынтересен,
но всё же станет проще и грубее,
чуть менее раскрашенным цветами,
чуть менее изящным, но правдивым.
Всему свой срок.
А вот уменье быть счастливым
важней империй
между временами.

Театр

Хочу в театр. Где вешалка, буфеты,
где зеркала, софиты и кулисы,
хочу влюбиться в рыжую актрису -
в Большову ли, в Егошину Агнетту...
Где верят в Станиславского заветы -
не верить никому. Но где-то снизу,
а, может, сверху, в середине акта
в грудь проникает что-то. И внезапно
какая-то невидимая нить
выдёргивает в свет меня сквозь стены...
Жаль только - в возрасте моём, почтенном
уже не полагается любить.
Кем полагается? Не знаю. Может быть,
никем вообще. Но это неизменно
ещё от самых Соломоновых времён.
И, всё-таки, в театре я влюблён
не только в жизнь вообще,
что так абстрактно,
но - точно в профиль, и в движенья рук,
и ног и губ. И - боже! - даже в звук
твоих шагов к концу второго акта.
Пойдём в театр. На драму, оперетту,
комедию ошибок и страданий,
трагедию любви и увяданий
всех сильных чувств,
на битву тьмы и света
софитов и теней в кулисах тёмных,
безумно трезвых и умно влюблённых.
И там, среди рядов багровых кресел,
мы, может быть, окажемся мгновенно
в какой-нибудь совсем другой Вселенной,
где всё не так.
И вот что интересно:
всё то, с чем разминулись не однажды
по спешке, по погоне за делами -
увидится открытыми глазами
и станет в этом мире самым важным.

Ветры

Ветер с запада пахнет тюльпанами,
карнавалами,
красными фонарями,
арабскими сказками,
спермой, волшебной травой
и вокзалами,
пластиком, соевыми колбасками,
абсолютной свободой
за не очень большие деньги,
грантами и мигрантами,
толерантностью,
всё, что хотите сегодня,
то на него и наденьте.
Раз вдохнешь -
он уже у тебя внутри.
А на то, что не нравится, не смотри.
Отвернись - не увидишь.
Ветер с востока пахнет пожарами,
табунами, жестокими играми,
чингизидами одичалыми,
коваными металлами,
долгими песнями,
тяжким выбором
всеми твоими фибрами
меньшего или большего,
разрушением мрамора Рима.
Обожжёт, если тронешь его.
Но никак не пропустишь мимо -
от него нельзя отвернуться.
Ветер пахнет рассветами,
эволюцией,
серебром луны, арабесками,
золотыми дворцами и медными,
шёлковыми занавесками,
клятвами,
древними тайнами.
А мы с тобой сидим на самой окраине
этого мира.
Болтаем. Болтаем ногами.
Что нам все эти ветры?
Я тобою дышу, ты - словами
о любви. Кто нас спрашивал?
Можно ли выбрать, нет ли -
ветер с запада или востока?
Бог бы со всеми ними.
То, что я точно знаю -
мне без тебя одиноко.
Скоро весна. Обними
меня.

Москва

И ничего больше не было на Земле.
И не будет. В янтарь запечатано навсегда.
И застыла вода в непрозрачные глыбы льда,
а мой крик застрял в глубине в десять тысяч лье.
Но на деле: всё так же колёса гладят сырой асфальт,
за стеной поэт рвёт бумагу в сто первый раз,
за другой - не могут расстаться который час,
пальцы ищут разгадки тайны, скользят, скользят.
В доме напротив заснул ребёнок - ну, наконец!
В гулком трамвае старик подумал: ещё не всё.
Ветер быстро вдоль улиц листву, как курьер несёт -
надо успеть её занести в золотой дворец.
В клубе ночном, ошалев от свободы ласк,
носом трётся юнец об оранжевые шары.
Будет счастье тебе этой ночью. Но до поры -
бармен у стойки вздыхает - а я устал!
В лаборатории рыжий нахальный кот
спутал пробирки - нобелевки не видать.
Ай, сукин сын, я - гений, родная мать! -
взял музыкант неберущийся септаккорд...
Город наполнен жизнью, движением в день.
И день непременно будет, таков закон.
Чёртов мой город, прекраснейший Вавилон,
я так влюблён в тебя, это же - обалдеть!
Я так влюблён в тебя, это же благодать.
Ты не даёшь мне замёрзнуть внутри себя,
ты муравья можешь вынуть из янтаря
и оживить, и заставить его летать.
Я - муравей. Я листвою был занесён.
Нет ничего. Я устал и задул свечу.
Но ветер взметнулся - видишь? - вот, я лечу!
И за тобой повторяю: ещё не всё.