Юлия Цегельницкая. Никаких сил жить под этой звездой

Призрак

Всё когда-нибудь становится далеко.
Даже водка превращается в молоко.
Даже лодка отсыпается брюхом вверх.
Даже самый умный бывает счастливей всех.

И не жалко уксус, принятый за вино,
Так несовершенно всё, что завершено.
Так отчетливо не виден издалека
человек, курящий у запертого ларька.

Человек, бесцветный в четыре часа утра,
когда тени плотнее сумрака в полтора
раза, как самый живой предмет.
Человек прозрачный, будто его и нет.

Всё, что запрещено, уже случилось хоть раз.
Все желания превращаются к лету в квас,
а потом в желтой бочке гниют в жару.
Я узнала это.

Значит, скоро умру.

Страх

Нас учили бояться с самого детства.
"Будешь плохо есть - накроет лавиной".
Я пугаюсь чудища по соседству,
мне на этом фото два с половиной.

Сколько ни дарили потом полцарства -
простояли полвечера и завяли.
Мы боялись влюбляться и пить лекарства,
и однажды понять, что кем-то не стали.

В резервации нашей теперь прохладно,
наливают чай со льдом и лимоном.
Мы его от страха не пьем бесплатно.
Вдруг окажется вкусным и незаконным.

Мы уже готовы спасаться бегством:
накопились и ненавиcть, и отвага.
Нам осталось чуть-чуть до главного текста,
как до самого важного в жизни шага.

Набирающий ход

Никакой
лирики
больше,
отстань.
Снег.
Отъезжающих
просят
пройти
на шестой
путь.
Я стояла
еще,
и желтый
косой
свет
из окна
вагона
мне
молотил
в грудь.

Провожающих
просят
катиться
ко всем
чертям.
От оранжевых
рельс
исходит
святой
дух.
Попроси
меня
уехать
с тобой.
Там,
куда мы
приедем,
нас
уже ждут.
Двух.

Переносчик
заразы -
лирика.
Твой
шаг
заразителен
так же.
Время
вставать
в строй.
Это марш
заменивших
флисовый
плед
на флаг.
Никаких
сил
жить
под этой
звездой.

The Great XX

Вот теперь я знаю, что делать с этой звездой.
В прошлый раз мы были убиты под ней, увы.
Среди прочих людей больше всех я горжусь тобой.
Металлическим блеском вокруг твоей головы.
Знай, не каждый живой крепок, как монумент.
И не каждый мертвый достоин портрета в пол.
Если ты влюблен, как никто не умел,
поздравляю! Самое важное ты нашел.
И пока не истек твой великолепный век,
ты гореть будешь так, что больно смотреть.
Ты зажжешь для нее сверкающий фейерверк,
чтобы ей через всю Вселенную разглядеть.
И глаза твои, будто в каждом по два зрачка,
проследят за ней с другого конца земли,
как зеленый луч далекого маяка,
как двойная доза памяти и любви.
А когда вы встретитесь посредине нигде,
в полуметре друг от друга и в двух веках,
чтобы ей не испачкать туфли в грязной воде,
понесешь ее, уставшую, на руках.

Alice

Я осталась в норе, испугавшись идти вперед.
Наливаю зелье, кидаю колотый лед,
уменьшаюсь и пью, пью и уменьшаюсь.
Я зажарила Кролика: он мог меня сожрать,
и из шляпы больше некого доставать.
Говоришь: - Без фокусов.
- Ладно, я постараюсь.
Но пока я жила, пока я летела вниз,
я была самая лучшая из Алис.
А потом сосуды полопались от испуга,
когда ты перестал приказывать мне: "Скучай!"
Перестал играть на гитаре и звать на чай.
Я тогда поняла, что мы теряем друг друга.
Среди беженцев, покидающих Wonderland,
больше нет сумасшедших с других планет,
нет ни карточных королев, ни пасхальных заек.
Только люди, обреченные быть собой.
Я беру такси - пора ехать домой.
Я беру такси - пора ехать домой.
"Волшебство исчезает".

Лодка

Не вставай из кресел, не опускай вёсел.
Этот мир и без нас чрезвычайно тесен.
Каждый нужен только людям, которых бросил.
Остальным он неинтересен.
В том, что не удалось, не надо искать причины.
Кто не ждет тебя - не придумывай им причала.
Потому что, когда доходишь до середины,
очень важно начать сначала.
Не доплыть до финала, не обрасти вещами,
не копить кошельков, сувениров, шалей...
Чтобы в лодке только мы и помещались.
Лишь бы не мешали.

Дорога

Принимай меня под Самарой, Женя.
От большой и несчастной любви еду.
Позвала бы, как Визбор, с собой Веню.
Только этого Вени в живых нету.
Никого нету. Одни кассеты
и газеты остались. Переписать бы.
Мимо нас, Женя, цыгане едут.
И везут цыгане с собой свадьбы.
Вдоль дороги - пожившие, пожилые.
Мы одни молодые с тобой, Женя.
И стоят любимые, как живые.
И к любимым вечное притяженье.

В маршрутке

Все как раньше, только не пригодилась верность.
Пригодилась невосприимчивость к алкоголю.
Потому что всех однажды коснулась ревность.
Даже тех, кто себе казался воином в поле.
Даже тех, кто воет в поле чьего-то зренья,
всех касается ржавым, гнилым, бешеным боком.
Никому оказалось не нужно твое сомненье.
Оказалось, нужно мешать с яблочным соком.
А потом в маршрутке шатаясь, темно и рано
уезжать. Добро, как прежде, непобедимо.
И заметить, что рядом едет его мама,
не обязанная помнить всех женщин сына.

Колыбельная статуи

Как ночуют статуи? Белым прикрыв глаза,
ощущая сны у остывших своих голов,
перестав различать, что происходит за
границей парка - стеной кленовых стволов.
Как дрожат пальцы их онемевших ног,
пропускают литые легкие темноту,
шум машин и тишину, с которой залег
у подножья кот на каменную плиту.
И уходит дневная боль, и приходит свет,
как задумали скульптор и древнее божество.
Вот тот самый покой, которого в мире нет.
Если чувствовать что-то, то только его.

***
И как ты сможешь это пережить,
когда твое окно - прямоугольник.
Когда граница с миром - подоконник,
а вся планета - вид на гаражи.
Скажи, куда прийти, чтоб там был ты.
Субботу проведу под одеялом.
Во сне бываешь. Снов всегда навалом,
но ни один не вынес темноты.
Как пережить, когда у букв есть цвет.
И если текста хочется, как секса -
с порога нету времени раздеться,
и близости твоей предела нет.
Как выстоять, когда весь дом трясет
от тишины, что выше этажами.
Ушедшие туда переезжают,
и с потолка шампанское течет.
Слова чисты, как комнаты к утру.
Как порошок - заиндевела челюсть.
Как пережить, на это не надеясь,
Даст бог, я никогда не разберу.