Современникам

Александр Коньков. Я тебя пронесу через Лету и времена

Я тебя пронесу через Лету и времена.
Через лужи носить умеют, кто не был мной.
Я запомню твои несметные имена.
Я — тот воин, что у Кипелова крикнет «Стой!»

Ты по воле моей не осмелишься сделать шаг
ни в окно, ни с обрыва, ни буквой с черновика.
Если удушье черный подарит шарф,
обращу его в ткань, что, как никогда, легка.

Пусть рождаются самые искренние стихи
Из-под пальцев твоих, что пропасть зашьют во ржи.
Я тебя заклинаю силою всех стихий:
Твоя сила и воля твоя —
Для того,
Чтобы
Жить.

Николай Калиниченко. Семинарист

Встает высокий смуглый старик, терзая в руках листок.
Он говорит, что начал писать в семидесятые и поночалу - в стол
Потом набрался смелости и отнес тетрадь в газету "Передовица".
Они напечатали его стихи на самой последней странице,
Рядом с кроссвордом, где по вертикали - камышовый кот,
А по горзионтали - "то, что от бабушки убежало".
Старик протягивает мне листы и говорит: " Вот...
Подборка... разберите меня, пожалуйста".
Разбери меня, милая... разоблачи! Напиши меня в стол или в ящик -
Просит дряхлеющий Вертер беременную Алису. Но та молчит.
Алиса беременна настоящим.
А я родился в олимпийском восьмидесятом.
Я лысеющий юноша с бородой и мне неловко,
Что старик седой доверяет себя на перековку в руки,
которых не было и в помине, когда он начал писать свои первые строки.
Я думаю о картине... младших Брейгелей,
на которой розовый дым сирени выдыхает кувшин крутобокий.
Если присмотреться, то видно, что не все бутоны еще раскрылись.
У некоторых - жизнь впереди,
А другие так и останутся сомкнуты до конца,
высохнут и осы-пят-ся... На подол.
Но лишь в сочетании с ними прелесть сирени насыщенней и полнее.
Так на фоне бездонности пустоты отчетливо видно звезды.
Я читаю его подборку и вижу стихи подростка.
Только вместо мальчика высокий и смуглый дед.
Но в поэзии нет надбавок за выслугу лет.
И в конце-концов это было бы унизительно.
Лучше патоки - правда... Горькая, как не крути.
Я жму ему руку... Я говорю:
"Вы в самом начале пути".

Светлана Ерофеева. Свете тихий мой

Что-кого, поэт-одиночка?
В поле воин, в краю окраин.
Неоконченная заочка,
Звёздочка стылых развалин.
Непокорная. Непопкорнная.
Слишком в тебе всё масло.
Рифма моя оголённая,
Жарко тебе или красно?
Для чего ты, кого ты и что ты,
Чувство ясности, бешеный вайб?
Разыграла меня по нотам
И отправила в телетайп.
Легче стало, пловец-одиночка?
Тут, на дистанции, точно поэт?
Режутся зубы — упрямые строчки,
И свете тихий, тихий мой свет.

Светлана Блохина. Про ЛИТО

Собрались подхалимы
Друга друга хвалить
И не справились
Подхалимы.
Потому, что взамен
Не получишь любви
Да и выгоды тоже,
Вестимо.

И так грустно им стало,
Так пусто, так пу…
Что закончились
Речи и чувства,
Но зашел, извиняясь,
Неизвестный поэт
И завел разговор
Об искусстве.

С новым рвением
Да непредвзятой душой
Похвала зазвенела
Под кожей.
Но в ответ ничего
Не произошло,
И никак не откликнулось
Тоже.

Подхалимовый мир
Бирюзово цветет
Из метафоричных
Соцветий.
Жаль, поэт не относит
к себе это всё,
Потому, что поэт
не из этих.

Виктор Царев. Студия СТиХИ

Не усидев в обыденном подвале
В завалах неразобранной трухи,
Гулял я на московском фестивале
Весёлой славной Студии СТиХИ.
Они без сна, покоя и зарплаты
Не в пропаганде светской чепухи,
А чтоб взлетали ангельски крылаты
И начинали звёздный путь стихи.
Гремели дерзкой рифмой, корифеи
Рубили слог, отчаянно лихи.
Смешалось всё: поэты, музы, феи…
И день за днём: стихи, стихи, стихи.

Ксения Еременко. Слэм

Прийти на СЛЭМ - как силе причаститься
И взять разбег.
Тебя вносили в списки, ты - частица,
Бозон, берсерк!
Ты воин на ристалище азарта,
Ты - снежный ком,
Достоин потрясающего завтра
Своим стишком!
Ты - нота на насесте партитуры,.
Ты фа-диез.
Кого-то ранит уровень культуры
Сегодня здесь,
Других нокаутирует подача,
Пусть не легко,
Когда тебе противно, ты не плачешь,
Ты пьешь пивко!
Ты - интеграл. Ты - собственность команды.
Не пешка - ферзь!
Ты заорал и сотнями торнадо сошли с небес!
Как тот пакет в пакете для пакетов - один за всех,
Ты - тот поэт, что пишет для поэтов поэтских сект!
Ты часть той силы, что извечно хочет:
Пять-пять-пять-пять!
Кто рот разинет хоть однажды, точно
Не замолчать!
И ты выходишь. И тебе вдогонку
Два-два-два-два...
Сейчас не в моде из материй тонких
Слова.

Екатерина Зинурова. Считалочка

Десять литераторов играли в буриме,
Дорифмовалась первой мастачка в фем-письме.

У мэтра для рецензии лишь девять собрались.
Сломался начинающий и слабый верлибрист.

А восемь литераторов отправились на слэм,
Один не вынес проигрыша, и их осталось семь.

Так всемером писатели кадрили поэтесс.
Один из них женился и бросил литпроцесс.

Но остальные шестеро продолжили писать...
Один подался в критики. И их осталось пять.

Пятеро писателей труды читали Барта.
И всё: постмодернист погиб для них, как автор.

А четверых писателей позвали на гастроли,
Один остался в Грузии, и вот теперь их трое.

Трое модных авторов стяжать хотели лавры,
Но вдруг один ушел в литературу травмы.

Поехали на форум в Переделкино вдвоем.
Один вернулся — с премией, контрактом и щитом.

И этот литератор, поглядев устало,
Пошел и тихо спился. И никого не стало.

Мария Леонтьева. Выдающийся

А самый выдающийся поэт
То в армии служил, то отчислялся
Из вуза, в финалистах его нет,
Он на Лицей вообще не подавался.

Подробности незримых мелочей
Кому щекочут душу на рассвете?
Останутся: пушинка на плече,
Ошибка на разорванном конверте.

Конечно, невозможен адресат,
И почта переехала недавно.
Поэт вместился между главных дат,
Так лист летит, то весело, то плавно.

Из букв не получаются слова
Те самые, которые навылет.
Склоняется бессонно голова,
Но знает: ничего уже не выйдет.

Ксения Коржик. Иноагенту

Я любила твой абразивный слог,
Проникающий вглубь самой толстой кожи.
Чтобы мне до слов, как тебе, везло,
Я молила быть хоть чуть-чуть похожей
На тебя по лёгкости и игре,
По чеканным нотам щемящих бликов,
Научиться считывать силуэт,
Выводя из недр пустоты безликой
Прямоту и нежность, уколы букв,
Тишину и пение за грудиной…
Я мечтала: также вот-вот смогу
Из кусков безвременья стать единой.
Я ловила каждый твой цепкий слог,
Лёгкий шёпот, вздох темноты тягучий,
И меня по вехам любви несло,
С головой тянуло в твой стих зыбучий,
Я тонула в нём, я пила его,
Я с него росла, как лоза вдоль сая,
Я делилась с радостью: у кого
Забрала сандали, придя босая!
Я тобой делилась, коль ты - вода,
Чистый ключ, врачующий откровенно.
Слышишь?! Пить шампанское никогда
За чужую смерть не могла тá Вера..

Анна Рубанова. Орлы и орланы

Улетаешь вечерним рейсом
За Атлантику, в штат Айова.
Я поехал бы тоже, если
Доплыла бы моя «Аврора».
Вместо долларов - пять копеек
И желание быть свободным.
Даже Чижик и тот жалеет,
Что ему не взлететь сегодня.
Разминувшись с попутным ветром,
Бродят тучи над Летним садом.
Интересно, какого цвета
Это небо в далёких штатах,
Где летают твои орланы
Под пятьюдесятью огнями,
Соревнуясь с орлом двуглавым
Оперением да когтями.
Остаюсь. Я никак не в силах
Позабыть древнерусский почерк,
И мне нравится жить в России,
Только будь я в Америке… Впрочем,
Я бы выменял этот космос
На святую обитель света
Ярко-красной звезды кремлёвской,
Под которой и быть поэтом.

Олег Карелин. Литпроцесс

Как могу - так искусство поэзии славлю.
Помню, были мы раз на литмастерской в Ярославле,
И некая раскрученная поэтесса из Питера
(Не то с "Театра поэтов", не то с "Пиитера"),
Этакая многообозначенная заумная дама,
Высказалась:
"Ни один поэт не будет использовать в творчестве гаммы",
Подразумевая - мол, Ваши стихи - как с конвейера!
Позднее, правда, я встретил эту фразу в книге у Веллера.
А потом сама со сцены читала что-то вторичное, про интровертность,
типа, живу, как в ракушке...
Но внешне они - ухоженно-обаятельные, такие душки.
Другой поэтессе - двадцать пять лет, а она уже в "Союзе писателей":
Быстро пополнила ряды снобов-бумагомарателей,
Ждёт обожания к своей персоне и политеса,
Тем паче, её секретарь СП назначил судить - "Трудись, критикесса!",
А она пыжится, важничает, но не понимает простых метафор!
И знакомый поэт-котлашанин сказал - "Да ну их на хер!"
Ну и третья была девица, везде сэлфится: "Мы с Петербурга!",
А её бы тоже с её недо-верлибрами - под нож критикана-хирурга:
Вышла, читает невнятно с телефона какую-то ахинею,
Но авторитетно так заявляет: "Верлибру в России - быть! Я за него радею".
Ну а сам секретарь СП (надеюсь, что такие - немногие...)
Развёл на творческой мастерской болтливую демагогию,
Ушли авторы с "мастер-класса" ни за что обруганные,
А он хвастался: "В Вологде я говорю вологжанам-поэтам, вы - непуганые!",
Ну и сказал, что часто посещающий литфестивали автор "если не полетел - значит, пингвин!"
(Это лишь одна из подобных нелестных картин).
Но это всё - для стрессоустойчивости, чтоб видеть, какая бывает в Союзах "знать".
В идеале - учитесь быть самокритиками, стремитесь больше уметь и знать.

Виктория Аршукова. Эскапизм

В мягком свете семиутречнего тумана
Из незашторенного окна
Я читаю стихи, и буквы небесной манной
Сыплются в моего слона,
Такого серого, из извилин, противника всех романов.
Читаю, и Музы пенье складывается в слова.
Я ещё не спала, кто-то уже встаёт, для меня же – пока что рано,
И руками, ногами, мозгами ворочаю я едва.

У меня в голове стук колёс и эконом-плацкарт,
В плеере «случайный выбор»,
За стеклом поля подсолнечные, пшеничные и закат,
На столике чай, томик стихов-верлибров.
Сего панорамного вида не ухватит мой Lumix DC,
Но память кадр сохранит на хард.
Ты захочешь со мною. Нет, не пойдёт, не проси:
Это лично мой эскапизм.
Это я хочу убежать.