С Лариской Королецкой мы жили на одной лестничной площадке, учились в одном классе, и наши фамилии стояли рядом в классном журнале.
– Королецкая и Кудрявцева! – строго окликала нас Галина Ивановна. – Возьмите ручки правильно – в правую руку.
Потому что мы с Ларисой были левшами.
С первого замечания нашей первой учительницы я пыталась переучиться. Я мечтала, что однажды Галина Ивановна меня похвалит, и со слабой тройки по письму я поднимусь на твердую четверку. После школы я часами томилась над прописями, а Лариска бросала портфель и бежала гулять.
Какие она знала считалки, какие игры выдумывала! Когда весь наш двор, насмотревшись кино, буквально бредил мушкетерами, именно Лариска стала Д’Артаньяном. Она фехтовала лучше всех мальчишек – левая рука помогала ей победить. И волосы у нее были недлинные, до плеч. К тому же она ловко освоила киношный мушкетёрский поклон, в котором нужно подметать пыль под ногами перьями воображаемой шляпы.
Мы сигали с заборов в седла лихих, невидимых никому, кроме нас, лошадей и носились по округе, передавая друг другу «подвески королевы» – гарнитур из чешского стекла, взятый мною у мамы без разрешения. Каждый во дворе мечтал попасть в нашу игру…
Но для начала нужно было посчитаться. Даже пустяковая игра начиналась со считалки. У нас во дворе самым важным было громко выкрикнуть: «Чур, считать буду я!». Лариса всегда была первой. Однажды кто-то ее опередил, но она не уступила:
– Я – железный человек, я считаю целый век!
Эти слова стали заветным паролем. Все ребята во дворе пытались обскакать Лариску, но тщетно…
Однажды мне повезло:
– Я – железный человек! Я считаю целый век, – раньше всех выкрикнула я.
– Я – железная рука. Я считаю все века! – парировала она.
Когда я рассказала об этом родителям, они расхохотались.
– Лариса станет учителем, – сказал тогда папа. – Работа с детьми – ее призвание.
Я только плечами пожала:
– Лариска школу терпеть не может. Она пойдет в театральный.
«Классики» уже давно были закончены. И в «12 палочек» мы доиграли. Лариска предложила сыграть в «Колечко», но едва мы уселись на длинную лавочку напротив нашего второго подъезда, как позвали ужинать Наташу и Олю. Следом чинно удалились пятиклашки Лёля и Таня.
– Пора домой! – разносилось на весь двор.
Вскоре мы с Лариской остались совсем одни.
– Тебя не загонят? – спросила она.
– Нет, а тебя?
– Я гуляю сама по себе, – гордо сказала Лариска. – Пойдем, что покажу…
Мы прошли вглубь двора, где за старыми липами у забора, отделявшего наш двор от футбольного поля, едва различалась странная коричневая конструкция: 4 вертикальные лестницы, сваренные между собой под углом, зигзагом. Мой папа сказал, что это шведская стенка для занятий физкультурой, но во дворе все называли её просто «железка». По субботам Ларискин папа выбивал здесь пыль из половиков. В наших играх «железка» служила то сторожевой башней, то крепостной стеной, то штабом мушкетеров. Три дня назад мы привязывали здесь наших лихих «коней» и, вскарабкавшись повыше, высматривали мальчишек – «гвардейцев кардинала».
Лариска поднялась по «железке», ловко оседлала верхнюю перекладину и села туда, где две лестницы образовывали прямой угол. По её примеру, я кое-как примостилась на соседней загогулине. Мы сидели, как А и Б, на высоте двух метров над землей и смотрели на звезды. Было тихо и немного страшно. Я оглянулась и нашла глазами наш второй подъезд. Слева от него на первом этаже светилось теплым оранжевым светом наше кухонное окно, справа – Ларискино. Я посмотрела на Лариску и вдруг осознала, что всегда стараюсь поспеть за ней и никак мне это не удается.
Лариска раскинула руки, обратила лицо к небу и заговорила нараспев:
– Звезды, звезды, мои звезды! Вы светите мне, светите! Спят уже давно все люди, только вы не уходите!
Я перестала дышать, боясь ее сбить.
– Вы, деревья, шелестите! И качайтесь, и дрожите! – приказала Лариска старым липам.
И липы вздохнули, покоряясь её приказу. Казалось, затрепетал каждый крохотный листочек на их могучих руках-ветвях. Мы переглянулись, ошарашенные, – сама природа услышала волшебные Ларискины слова. Ведь она говорила стихами!
– Вы, деревья, шелестите… – повторила Лариска, не находя новую рифму.
– Колдуны, в лесах бродите! – торжественно подхватила я.
– Читаешь мои мысли, – обрадовалась она. – Колдуны, в лесах бродите и меня не подведите!..
Так у нас появилась одна тайна на двоих – эти ночные стихи. И так хотелось, чтобы вечер не кончался.
– Я люблю здесь мечтать, – призналась Лариска.
– Лестница в небо, – сказала я.
– Точно! Можно в барона Мюнхгаузена играть!
– Будем отпиливать нижние перекладины и переставлять их вверх, пока не влезем!
– Я и не знала, Анька, что ты такая, – сказала вдруг Лариска.
– Какая? – смутилась я.
Но она не ответила. Мне почудилось, что она сейчас отчебучит что-нибудь и упадет, как буква А с трубы…
Это был мой папа. Он всегда старался говорить с нами, как со взрослыми, хотя мы только перешли в третий класс.
Беседуя с Лариской, я не заметила, как папа вышел из подъезда и теперь возился рядом с автомобилем. Я совсем забыла, что сегодня мы всей семьей поедем слушать соловья.
Мы с Лариской спустились с «железки» и рванули к подъезду наперегонки. Теперь слева от подъезда светилось только наше кухонное окно, а Ларискино погасло.
– Всех по домам загнали? – деловито осведомился папа.
– Меня не загоняли, – важно ответила Лариска, – я гуляю, когда хочу.
Я подумала, какое странное слово «загнали», ведь нас не гонят хворостиной в сарай, как коров. А еще я вспомнила, что родители Ларисы никогда не звали ее ни обедать, ни ужинать.
– Скоро поедем, – сказал отец.
– Уезжаете? – равнодушно уточнила Лариска.
Папа кивнул и стал что-то искать в багажнике. Мне хотелось добавить, что мы едем слушать соловья, потому что моя мама сказала, что если мы не услышим соловья, то опоздаем на целую жизнь. Я открыла было рот, но промолчала. Мне стало тоскливо от мысли, что Лариса остается совсем одна во дворе.
Наше окно погасло и из подъезда вышла моя мама. Она поздоровалась с Ларисой и села в машину. Словно вспомнив важное задание, Лариса решительно направилась к турникам. Секунда-другая и она вскарабкалась на перекладину турника и осматривала двор, поднося к глазам воображаемый бинокль. Наконец и мы попали в ее поле зрения. Она настроила свой «бинокль», стараясь получше рассмотреть нашу машину, затем убрала его в карман спортивных брюк и отвернулась.
Отец сел за руль и заговорил с мамой. Я стояла рядом с машиной, раздираемая желанием убежать к моей подруге и опасением пропустить отъезд, и слышала отдельные фразы родителей.
– Под горочку-то быстро скатиться можно… – сказал отец.
Мне показалось, что он вспоминает, как мы зимой ходили кататься на санках. Вот же весело было! Отец подхватывал меня на руки и кружил-кружил… А потом на лыжах в лес, а весной – за подснежниками. А вот теперь поедем слушать соловья! Вместе, всей семьёй, как всегда!
– Завтра же с ней поговори, – строго сказал отец маме.
– Что же я буду взрослого человека учить щи варить? – спросила мама.
– А что? Хорошее дело! – обрадовался отец. – Моя бабушка говорила: если в доме суп не варят, значит семья неблагополучная.
– Она мне скажет, что это – её личное дело, и нас не касается.
– Чужих детей не бывает. Не послушает нас, как соседей, поговорим на заводе…
Мой отец работал главным инженером, и все жильцы в нашей пятиэтажке были его подчиненными или коллегами. Одно мне было неясно, как они с мамой вдруг соскочили на скучный взрослый разговор, и я снова нашла глазами гибкую Ларискину фигурку. Теперь она блуждала вокруг песочницы, что-то напевая самой себе.
Отец вышел из машины и направился в подъезд. Вскоре он вернулся и сказал маме:
– Не открывают.
– Как всегда, – ответила она.
– И как она войдет в квартиру?
– У неё ключ на шее…
Я догадалась, что речь идет о Лариске. Как и многие наши сверстники, она носила ключ от квартиры на шее, чтобы не потерять его. Обычно дети прятали ключи под одеждой, но Лариска носила свой ключ на красивом алом шнурке напоказ, как ценнейший талисман-оберег. Когда ей предстоял решающий бросок мяча в игре или последний тур в «классиках», она всегда прикладывала ключ к губам и что-то шептала.
– Давай её с собой возьмем? – предложила вдруг мама отцу.
– А если её хватятся?
Я обрадовалась, и тут же сникла – Лариска ни за что не согласится ехать с нами. Она гордая. Вот и сейчас она качается на качелях в пустом темном дворе, словно к качелям очередь в сто человек, но она – Железная Рука никого не пустит. И плевать ей, что качели скрипят на весь двор… Может она ждет, что ее мама вспомнит о ней и позовет домой?
Отец вышел из машины, похлопал себя по карманам и направился к качелям:
– Лариса, у тебя спичек нет?
– Спички, дядя Миша, детям не игрушка, – строго ответила Лариса.
– Мне для дела, – признался отец, – очень важного дела.
– Свои надо иметь, – отрезала Лариска.
– Да, ты права. А я забыл. Я же сам некурящий…
Я хотела спросить, зачем папе спички, но не успела.
– Дома у нам спички кончились, – продолжал он, – и все магазины уже закрыты.
– Ладно, – устало уступила она, – сейчас я вам вынесу… Не дали даже покачаться спокойно.
И пяти минут не прошло, как она высунулась из окошка кухни и кинула мне коробок:
– Лови!
– Спасибо! – обрадовалась я.
– А я уже не выйду. Передумала… – сообщила она, за обе щеки уписывая горбушку хлеба.
Я вспомнила вдруг, что это – любимое Ларискино лакомство. Пока все обедали, Лариска выносила из дома бутерброд. Черный квадратный ломтик ржаного хлеба был густо намазан маслом и посыпан сахаром. Многие думали, что она так делает, чтобы дразнить всех нас, ведь есть на улице невежливо. А что если это и был весь её обед? Как же мне раньше не приходило такое в голову?
– Завтра выходи! – попросила я и передала спички отцу.
– Спасибо, выручила! – сказал мой отец. – Спокойной ночи!
Лариска царственно кивнула и скрылась за занавеской.
Мы сели в автомобиль и поехали за город. Когда большие дома сменились дачными участками, папа свернул с шоссе на узкую грунтовую дорожку и притормозил у небольшой рощи. Мы опустили стекла автомобиля. Папа выключил фары и заглушил мотор.
– Молчи и слушай, – прошептала мама.
Когда глаза привыкли к темноте, я стала видеть темное на темном: силуэты уснувших деревьев, их стволы, кроны, каждую веточку на фоне звездного неба. Листва волновалась под легкий лепет бродяги-ветерка, как приказала сегодня маленькая волшебница с нашей лестничной площадки. Пахло донником, клевером и особым ночным запахом приятной усталости. Казалось, наш автомобиль окружен волнами былинок и трав, в которых миллионы кузнечиков встречают нас тревожной барабанной дробью.
Их стрекотание, словно тиканье сотен и сотен неведомых часовых механизмов наполнило воздух сладостным предвкушением… Каждое мгновение ожидания казалось ярче предыдущего. Трава пульсировала нетерпеливой овацией перед выходом главного ночного солиста.
И запел соловей!.. Роща отступила в благоговейном молчании. Соловей славил жизнь, красоту и любовь. Сладчайшие трели переливались серебряной вязью по сумраку ночи, звенели и таяли. Папа сидел слева, мама справа, а я обнимала их сзади сразу обоих.
Люди нашей планеты спали сейчас и не ведали того, что точно знала я: весь мир на пороге всеобщего счастья…
…Когда мы вернулись, весь наш дом уже спал.
Мы собрались за кухонным столом, где уже стояли чашки и блюдо с пирожками, накрытое салфеткой. Это был наш воскресный ритуал: мама пекла что-то особенное по рецептам из толстой кулинарной книги. Родители пили чай, а для меня мама варила какао.
После трапезы родители ушли в комнату, и я осталась вымыть посуду.
Я сидела за столом и вспоминала весь длинный день, проведенный с Ларисой во дворе, стихи, которые она сочиняла прямо на моих глазах, странные слова моих родителей и пение соловья…
Я огляделась. Смутная тревога охватила меня. Я вскочила и заглянула в холодильник. Почти всю нижнюю полку холодильника занимала пузатая синяя кастрюля с картофельным супом. Всё было в идеальном порядке. Всё, кроме коробка спичек, забытого на подоконнике.
Красно-зеленая этикетка «Берегите лес от огня». «Ларискины спички», – подумала я и снова пожалела, что не уточнила у папы, для какого же важного дела они так срочно ему понадобились.
Я решила положить коробок на полочку у плиты. Но там уже лежал коробок. На этикетке был нарисован олимпийский Мишка. Я тряхнула коробок – он был полон.